...

[Alianika]

кидаю как есть, даже не перечитав не разу, так что простите ошибки-опечатки-все прочее. просто сил нет.


Сейчас, пока включался ноутбук, который оказывается был включен, просто в ждущем режиме, а, нажав кнопку, я его выключила, и пришлось заново ждать, пока он загрузится… Все эти минуты я просто сидела, глядя в пространство и в какой-то момент, чувствуя, что мир перед глазами расплывается, просто закрыла лицо руками и прошептала: «God, please, c'mon, let me fall into the text already, I need this, I just need this». Просто весь день я почти не говорила ни с кем на русском и как-то привыкла к английскому… Но и да. Просто хотелось начать писать и забыться. Жаль только, что не забыть.

У вас не бывало такого – когда чудесный, сладкий, прекрасный сон вдруг превращается в кошмарный? Либо медленно, когда ты еще не догадываешься как-то, а потом вдруг до тебя доходит. Либо наоборот – резко. Так, словно полет на самолете превращается в отвесное падение вниз. Я, конечно, не знаю, как падают самолеты, но однажды в 7 лет я упала в воздушную яму, пока мы летели в Турцию. Так вот это ощущение было почти тем же самым.

Мы ведь ничего не подозревали. Перед матчем, пока вайфай на БайАрене не отрубился, не выдержав количества народа на стадионе (30.210, солдаут, господи, еще одна причина порадоваться, как же смешно), я успела увидеть стартовый и воскликнуть нашим: «Oh, Stefan is in the start!». Никто не подумал ни о чем. Скорее даже наоборот. Мы, болельщики Байера – самые большие оптимисты, мы подумали о хорошем. О ротации, о доверии, о чем-то таком. И когда объявляли состав, никто не подумал ни о чем, когда после: «STEFAN!…» – «KISSLING!!!», НордКурва проорала: «FUSSBALLGOTT!!!», они всегда кричат это Штефу. И когда привычный первый тайм с безнадежной перепасовкой был взорван его голом, мы не подумали ни о чем. Давно я не видела НордКурву такой счастливой. Бен сзади заорал «FINALLY!», и фамилии скандировали трижды. И фуссбальготт тоже добавили.

Маттиас, которого все зовут по фамилии – Адлер, работающий в клубе (и, соответственно, сегодня на стадионе) где-то на должностях волонтеров пополам с разным вспомогательным стаффом, как и обещал, протолкался к нам в перерыве. Я хихикала, спрашивая, можно ли не играть вторую половину, мол, счет меня уже устраивает. Адлер сказал: «Не-не, мы ждем еще одного гола Кисслинга, на этот раз в ближайшие к нам ворота». Я посмеялась, ответила, что будем надеяться. Никто ничего не подозревал.

И даже когда он отдал голевую Чичарито. И даже когда он забил третий, и я орала Адлеру в ухо, пытаясь перекричать НордКурву: «YOU’RE VANGA!!!», и даже когда поучаствовал не то в четвертом, не то в пятом мяче. Я преодолела в себе отвращение, которое всегда испытываю, когда мне надо сфотографировать что-то или снять видео в процессе нашего матча (камон, я тут не гребаный журналист, а болельщик, и в это время надо заниматься более полезными вещами, чем щелкать камерой), и обернувшись, щелкнула счет на табло, предвкушая как кину его в твиттер потом со словами: «Просто чтобы поверить)» И засняла пару зарядов, раз уж достала камеру.

Никто все еще ничего не подозревал.

И когда матч закончился – как-то немного неожиданно, то ли без добавленного, то ли мы просто прозевали момент, когда добавленное началось. Все улыбались, наш капо смеялся, перекрикиваясь со вторым, западнее по сектору. Мы все скакали, хлопали, пели и улыбались, обнимались друг с другом и спрашивали, не спим ли мы.

Символично, блядь…

Потом мы подождали, пока команда возьмет заготовленный баннер с каким-нибудь текстом вроде «СПАСИБО ЗА ПОДДЕРЖКУ, С РОЖДЕСТВОМ», как это обычно делается на последней домашней игре перед зимним перерывом. И не знаю, как все, а я удивилась тому, что в отличие от пошлого года, когда я тоже оказалась на последнем домашнем матче перед перерывом, на стадионе не выключили свет, а игроки так быстро ушли с поля, хотя капо звали их подниматься на сектор.

А Штефан тем временем, не ухода в раздевалку, пошел вдоль западного сектора к южному, пожимая руки всем, кто еще не ушел.

Лишь сейчас я понимаю, что уже в этот момент я где-то в подсознании чувствовала, что что-то не так. Просто тогда я была настолько счастлива, что этого голоса изнутри о том, что что-то не так, я просто не слышала. По сути даже тогда мы не подозревали ничего. НордКурва снова зарядила: «ШТЕЕЕЕЕФАН КИССЛИНГ!!!», и заряжала, пока он не прошелся по всему стадиону и, наконец, не дошел до нас.

Ультрас, свешиваясь с ограждения, пожимали ему руки, трепали по взлохмаченному затылку. Он же, протянув руку капо, забрался на его мостик и, осмотрев всех нас (с НордКурвы не ушел еще почти никто), похлопал нам.

И даже тогда мы (по крайней мере я) еще ничего не подозревала. Я со всеми орала, смирившись с тем, что пару дней буду без голоса: «ШТЕЕЕФАН КИССЛИНГ!!!» и глядела на него, чувствуя, как переполняет гордость за то, что у нас в команде есть такой человек.

Все произошло быстро. Заметив, что на стадионе уже мало людей, я вновь подключилась к стадионному вайфаю, и как и собиралась, кинула фотографию табло со счетом в твиттер. Написала, правда, другое – спасибо парням, даже на немецком, проставила игровые хештеги. Потом, поглядывая краем глаза, не собирается ли моя компания уходить, все же написала про то, какой красавец Штеф, с легким недовольством думая о том, что даже на нашем матче я где-то в чем-то остаюсь репортером.

А потом я убрала телефон и шагнула на две ступени вниз, к нашим. Я все еще довольно улыбалась, когда Ронни, нагнувшись сказал:

- It’s over. It was his farewell.

Совру, если скажу, что почва ушла из-под ног. Я в первый момент просто подумала, что не расслышала. Ронни всегда говорит на английском с акцентом, причем с каким-то таким, который мне сложно понимать.

Но момент – это очень быстро. Мне не понадобилось даже переспрашивать.

Ронни кивнул на Бена:

- He’s crying.

Только тут я заметила, что Бен стоит чуть поодаль от остальных и смотрит куда-то в пространство. Он постарше меня, постарше многих ребят-ультрас, которым в большинстве по двадцать с копейками. Бену уже за тридцать, он совершенно типичный хладнокровный и собранный немец, он живет в Леверкузене и за Байер болеет как за local teem, но едва ли меньше, чем я или кто угодно еще. Он говорил мне, когда мы обсуждали слухи об обмене Штефана на Дидави, что будет рыдать неделю, если Кисслинг уйдет, но тогда все это казалось каким-то ирреальным, полушуткой, полустебом. Чем-то, над чем можно посмеяться.

Я подошла сзади и обняла его. В голове штампованной заевшей пластинкой крутилось: «Я не верю. Я не верю. Я не верю».

В конце концов, да. А с чего верить, собственно?

Вопросы всегда приходят мне в голову быстро.

Я обернулась к остальным нашим. Адлер, Ронни стояли рядом со Штрельциком, тот казался как всегда спокойным и невозмутимым. Впрочем, ему ли быть возмутимым? Он пережил с этим клубом почти половину его истории. Вообще Штрельцика зовут Михаэль, ему уже под пятьдесят, но болельщик он сумасшедший и все еще не пропускает ни одного выезда ни в рамках страны, ни зарубежом. А Штрельцик – это кличка, фамилия какого-то не особенно известного нашего игрока тех далеких времен, когда Михаэль был еще ребенком, а с игроками еще можно было запросто потусить вместе в каком-нибудь баре. Этот настоящий Штрельцик всегда покупал Михаэлю кока-колу в баре и сажал рядом с собой.

Правда, на английском Штрельцику (Михаэлю) говорить сложно, так что обратилась я к Адлеру.

- Он сказал это капо нашему? Что уходит?

Адлер каался таким е ошарашенным, как и я. Пожал плечами.

- Нет, не знаю.

Я глянула вниз, где все еще болталась группа ребят в шарфах и куртках с эмблемой «UL» - «Ультрас Леверкузен», самый основной и главный наш ультрас-фан-клуб. Я уже давно хотела пообщаться с ними, хотя бы имя нашего капо, ради приличия. И подумав мимолетом, что время нельзя было выбрать еще более странное, я решительно спустилась вниз и похлопала по плечу капо – молодого парнишку с микрофоном в руке.

- Хей, привет, российский фан-клуб Леверкузена, рада познакомиться, наконец. Может, слышал о нас.

- Российский фан-клуб, да, вы кажется были в Питере в 2008-м, на немецком сказал кто-то из ребят рядом.

Я махнула рукой.

- Да, наши были, меня не было. – И снова повернувшись к капо, протянула ему руку. – Извини, я не знаю, как тебя зовут.

Он с улыбкой представился, но врать не буду, имя его вылетело из головы у меня сразу же. К тому же было слишком шумно, и может, я его даже не расслышала.

- Он сказал тебе, что уходит? Штефан?

Капо покачал головой.

- Нет. Но он и не мог бы сказать, но все это – прощание.

- Подожди, но ему он не сказал, почему все решили, что это прощание? – упрямо уцепилась я за это самое «не-верю-не-верю-не-верю-не-верю-до-последнего».

Он что-то ответил, но толпа, не желавшая рассасываться шумела, так что решив, что добиться тут ничего путного я не смогу, я выдавила из себя немецкую вежливую улыбку и сказав: «Рада была познакомиться, наконец», пробралась назад к своим.

Ронни прояснил ситуацию – информация быстро просачивалась откуда-то и разбегалась по всем, кто еще оставался на секторе.

- Он получил предложение, «Ганновер», три с половиной года контракта.

Следующие несколько минут я помню смутно – слишком много в голове роилось вопросов. Мы еще постояли на секторе, переваривая все это, потом вышли наружу. Помню, что шагая рядом с Адлером и слушая от него спасительные слова: «Вроде бы как в понедельник все станет ясно, финальные переговоры», я мотала головой и говорила: «Я не поверю до официалки, какого черта это обязательно прощание, с чего вы вообще решили?».

Дойдя до прохода на территорию стадиона, попрощались с Беном – он живет в двух шагах от стадиона, здесь же, в Леверкузене, и зная его, я понимала, что ему явно надо побыть одному. Я же пожала руку Паффи – работнику фан-поддержки «Байера», мимо которого мы проходили, и дико жалела, что на этой игре снова нет Кевина, и мне вероятно не с кем будет ехать в Дюссельдорф.

- Тебе куда? – спросила я Адлера, рывшегося в телефоне. Голос плохо слушался после матча. Да и ком в горле тоже мешал.

- Мне на соседнюю станцию, в сторону Кельна, но вообще… - Он огляделся по сторонам и махнул мне. – Подожди-ка, надо сюда зайти.

Он прошелся чуть вперед до входа в небольшое помещение, где раньше располагалось что-то вроде уголка болельщиков – там болтались Адлер, Пегги и Ули - ребята из фан-обединения «NK12». Теперь его там уже не было, но когда Адлер махнул мне, призывая заходить, я увидела, что по висящему на стене телевизору идет трансляция студии «Скай», в которой сидит, накинув на плечи куртку, Кисслинг.

В домике собралось человек шесть и все глядели в экран, жадно вслушиваясь в слова. Я слушала тоже, надеясь, что даже мой слабый немецкий позволит понять что-нибудь важное, но тут трансляция взяла студию дальним планом, и стало видно, что развернута она прямо на углу западной и северной трибуны стадиона. Как это часто делает Скай» - просто вытащенный на поле студийный стол и несколько стульев. А сбоку, на Нордкурве еще стояло с два-три десятка болельщиков, скандировавших что-то и хлопающих. И догадываться, что они скандируют, и кому хлопают, было не надо.

Адлер дернул меня за рукав. Мы вышли наружу, и я увидела, что на всех стадионных экранах идет та же студия, и все люди, которые еще не разошлись, подходят к ним. А часть шла и даже бежала обратно – в сторону северной трибуны. Адлер прибавил шагу, и почти бегом мы добрались до сектора S3, где обычно стоим на матчвх.

Стюарды, еще остававшиеся на входах, не стали ни проверять нас, ни спрашивать билеты. Я взбежала по лестнице назад, и уже бегом промчалась по пустому стоячему сектору и валяющимся на полу раздавленным пластиковым стаканчикам из под пива.
Толпы успела прибавиться, но я подошла к самому краю сектора и увидела, что Штефан прощается со студией.

Фанаты снова зарядили: «ШТЕЕЕФАН КИССЛИНГ!!!», и тот, даже не посмотрев в сторону выхода, обошел стол студии и подошел к нам. Скомандовал стюарду отодвинуть заграждение и поднялся на трибуну. Обнимая всех, кто обнимал его, прошел чуть вперед, в самую гущу нашей толпы.

Ребята, повиснув на нем, держа его за плечи что-то говорили ему, он что-то отвечал. Я в эти секунды даже не жалела о том, что не знаю немецкого. Просто сейчас, когда я увидела что многие в толпе, опустив головы, переводят дыхание и закрывают лица руками…

Только в этот момент я поняла, что это – все.

К Кисслингу протолкалась какая-то девушка, что-то резко сказала, Штеф и стоящие рядом засмеялись – вымученно, сквозь слезы. Кто-то рядом со мной стукнул его по плечу и сказал:

- Stefan, du bist leverkusener.

Он опустив голову, кивнул. И сказав кому-то что-то еще, начал прибираться назад.

Обычно я никогда не лезу в толпу, чтобы протолкаться к какому угодно игроку – просто как-то не чувствую в этом необходимости. Сейчас, впервые изменила правилу и, пробравшись через стоящего передо мной парня, дернула Штефана за рукав.

Он, увидев меня, улыбнулся. Он меня хорошо помнит, не раз мы виделись на тренировках, он прекрасно знает о нашем фан-клубе.

Обняв его, я шепнула ему на ухо:

- We'll gonna miss you.

И наконец почувствовала, что сейчас реально разревусь.

Подняв руки, все вновь запели:

- WIR HABEN EIN STEFAN KIESLING!

И прежде, чем уйти в подтрибунку, он еще пару раз обернулся к нам и поднял вверх большие пальцы.

Заметив чуть поодаль Штрельцика, я выбралась с первых рядов сектора чуть повыше, и стала рядом. Несколько девчонок рядом что-то резко говорили друг другу и, шмыгая носами, вытирали слезы. Парни держались, хотя и не все. Я увидела одного из всех тех ребят, чье имя я никогда не помнила, но с кем мы были знакомы по выездам. Он уходил с сектора, глаза у него были красные. Я преградила ему дорогу, обнялись.

В этот момент я впервые мимолетом подумала, что не знаю, как пережила бы это, если бы, ни приведи господь, была сейчас не здесь.

Адлер, возникший рядом со Штрельциком, тоже обнял его мимоходом. Я подошла к нему и, выходя с сектора, тихо сказала:

- There was no any our defeet, which hurts me as much as all this now…

Впервые я вышла с БайАрены, не оглянувшись на прощание по традиции. Впервые об этом забыла.

Возле входа на территорию мы встретили парнишку, который часто приходил на наши тренировки. Высокий, кругленький и круглых очках, он после тренировки в четверг долго разговаривал о чем-то со Штефом и, как мне показалось, они с ним в вообще в приятельских отношениях. Сейчас он вытирал слезы и говорил что-то Адлеру, хотя даже знания немецкого были не особо нужны, чтобы понять смысл.

Увидев стоящего рядом Криса, с которым я не успела поздороваться в Штадионеке до игры, я пробралась обнять его. Вернулась к Адлеру, отвернулась и зажмурилась. Сняв очки по выходу со стадиона, я не слишком хорошо видела, но предчувствовала, что они мне сейчас не понадобятся. Адлер притянул меня к себе, обняв нас с этим парнишкой.

Мимолетом я подумала, что даже теперь… Пока есть НордКурва, пока есть развевающиеся над ней флаги «UL» и «Die Lowen vоm Rhein», пока есть все эти люди, которые сейчас стоят и не знают, как жить дальше…

Пока есть они, мы живы. И клуб жив.

Адлер закрыл лицо руками и простонал:

- Just… Schise!

Усмехнувшись, я покачала головой.

-Знаете, гайз, только болельщики Байера, могут, выиграв 5:0, проведя лучшую игру в сезоне, стоять и в обнимку рыдать.

- О, да! – отозвались они.

Парнишка (вид у него был совершенно убитый) добавил, что ему надо бы пива. Прибежали какие-то его друзья, и они отправились в Штадионек. Мы же остались стоять возле улицы, где уже почти не было машин, и последние болельщики расходились по соседним переулкам.

Глядя в пространство, я прошептала:

- Я вот помню тот самый первый сезон, что я смотрела, 2010-11. Мы играли с Дортмундом, здесь, в первом туре после паузы, пятнадцатого… Нет, четырнадцатого января две тысячи одиннадцатого. Проиграли 0-3, то есть почти проиграли 0-3 – он забил за нас единственный гол. И еще ударился головой о штангу, сильно. Ради гребанного гола престижа…

Адлер отрешенно кивнул. Глянув в телевон, спросил, не против ли я поехать в Дюссельдорф S-баном, а не RE-шкой, и получив ответ, что мне сейчас по барабану, хоть пешком идти, обнял меня за плечи и мы отправились к станции.

Через несколько метров нас остановила компания из пяти болельщиков Гладбаха. Они были хорошенько под шафе, но совершенно неагрессивны, лишь поинтересовались, где поблизости можно достать пива. Пока Адлер говорил им, что рядом, в принципе, есть Штадионек, но это – фан-бар леверкузенских болельщиков, а гладбахцы смеялись, что им это не подходит, я смотрела на них с завистью. Во-первых, потому что после того, как 0-5 проигрываем мы, я никогда не могу быть в таком же позитивном настроении. Но во-вторых и в-главных – потому что я согласна была бы проиграть эту игру 0-5, 0-10, 0-4357476457645876985765, но только не терять Штефа…

По дороге мы говорили о чем-то, касательно этого всего, но слова в памяти не сильно отпечатались. Адлер рассказал, что ходят и уже вполне реальные масштабы обретают слухи о том, что игроки не слишком довольны тренером, и возникают конфликты. К примеру, в недавний день Святого Никлауса (традиционно праздничный в Германии, который обычно принято проводить с семьей) тренировку, назначенную на 10 утра, Шмидт перенес на четыре часа. А на просьбы игроков о переносе отозвался агрессивно, что не им решать. Все это, впрочем, ни ответило для меня ни на один вопрос.

- Черт, если у тренера конфликты с игроками, это означает только одно – подожди, подожди чуть-чуть, господи, сколько у нас менялось тренеров! И я понимаю, сезон был бы отличным, как прошлый, но сейчас ничего непонятно, сам Шмидт… - Я запуталась в своих словах, забыв, как по-английски «висеть на волоске» и беспомощно опустила рук. – Я просто не понимаю. И не верю.

Адлер слушал меня и просто кивал. Проходя мимо какого-то ларька, сказал, что хочет взять пива и с вялой улыбкой спросил, не хочу ли я. С улыбкой, потому что он в нашей компании и прекрасно знает, что я не пью.

- Хочу, - буркнула я, входя вместе с ним в ларек. Надо сказать, что до конца я его, конечно, не допила, но выпила половину. А в моем случае это действительно означает серьезную, очень серьезную беду.

Выйдя на улицу, Адлер откупорил бутылки и сдвинул свою с моей. У немцев тосты говорить как-то не принято, но я все же сказала:

- Погоди, есть, за что выпить. – И тщательно выбирая слова на английском, шепотом проговорила: - За то, чтобы в будущем мы нашли игрока, который хотя бы наполовину будет таким как Штеф.

Что ж… Пить за что-то несбыточное никто не запрещал.

Поезда на этой станции мы обычно ждем подолгу, но в этот раз подошли буквально минута в минуту. Адлер сказал, что поедет до Дюссельдорфа и пересядет на другой поезд, потому что иначе придется ехать на автобусе – он собирался на день рождения к какому-то приятелю и с горечью говорил, что сейчас, конечно, совершенно не до празднований. С усмешкой сказал: «Мы так задержались на стадионе, что я прям надеюсь, что я сейчас к ним приду, скажу: «Хей, всем привет, с днем рождения, о, вы уже расходитесь, ну все, пока, всего хорошего!».

Мне позвонила Изечка. Наверное, только ее мне в тот момент хотелось слышать, к тому же она пережила уход пары своих любимых игроков из Дортмунда и, главное, уход Клоппа. Впрочем, при всей любви и всем понимании, я не уверена, что хоть кто-то может понять, что для нас значила наша потеря.

Почти у всех клубов в этом мире будет еще много своих. И уж тем более, у Дортмунда. Дортмунд – великий клуб, с историей, с традициями, со всем этим… У игроков есть причины не работать в этом клубе, а играть за него. А у нас…

Впрочем, остаток дороги мы оба старались об этом не думать. Хотя и людая тема для разговора все равно заканчивалась молчанием и тихим: «It just can’t be over…»

Адлеру повезло пересесть на поезд, который отходил через минуту после того, как на ту же платформу пришел наш. Попрощавшись до вторника, он махнул мне и обещал написать обо всем, что решат ультрас – будет ли какая-нибудь прощальная акция… Впрочем, вопрос скорее не «будет ли», а «какая именно». Я же кинула смску маме, которая звонила мне около часа назад, и почему-то сбросила вызов – видимо, почувствовав, что не вовремя. Слава богу, она еще не спала, перезвонила и терпеливо выслушала все, что я рассказала.

- Это ведь тот, который книгу написал, да? Твой любимый?

Я, закрыв глаза, беззвучно засмеялась, вспоминая прощание после студии.

- Он наш любимый. Всеми нами. – И, зажмурившись, прошептала: – Мы сейчас просто потеряли нашу душу.

Мама моя от футбола далека так же как я от ядерной физики, но всегда со вниманием относится ко мне и всем моим увлечениям. И сочувствовала она искренне.

А я, продолжая говорить, думала про себя о другом. В четверг я исполнила то, что хотела. Перед этой поездкой я сама организовала акцию в нашем сообществе вконтакте, попросив всех наших написать Штефу пару слов – пусть даже на русском, я, мол, переведу на английский. Сама же немного считерствовала и написала не пару слов, а пару абзацев. И среди прочего примерно такое:

«И что бы ты не думал о своем будущем, если ты думаешь об этом, знай, что это только твое решение. Если бы мы могли решать, конечно, мы бы хотели, чтобы ты никогда-никогда не уходил. Но это, конечно, немного эгоистично. Так что просто знай, что так же сильно, как мы хотим, чтобы ты остался, мы хотим видеть тебя счастливым».

И теперь так же как с тем выигранным матчем в Мюнхене, который я никогда не прощу себе, что не видела, я до конца жизни буду жить с вопросом – повлияли ли эти слова…

Впрочем… Я же не врала. Мы действительно хотим, чтобы он был счастлив.

Но того факта, что я присутствовала, наверное, на закате не побоюсь этого слова эпохи, это не поменяет. Как и того, что я даже не знаю, какое чудо должно случиться для того, чтобы у нас оказался хоть когда-нибудь игрок, которого мы будем любить хотя бы наполовину так же. И главное – игрок, который хотя бы наполовину так же будет любить нас.

Несправедливость всего мира в том, что он не выиграл с нами ничего, кроме бомбардирской пушки. И очень страшно вот что – следом за ним уйдет и Шмидт. Потому что смотри выше – конфликты с игроками, говорите? Это не лечится, это конец. И это делает уход Штефа еще более кошмарным и бессмысленным.

Но еще страшнее другое.

У каждого клуба есть душа. У грандов душ много, им везет. Когда уйдет Швайнштайгер, останется Мюллер. Когда уйдет Рауль, останется Рамос. Когда уйдет Хави, останется Месси. Им хорошо, у них всегда будут свои.

А у нас… Это страшно, это страшно до дрожи, до панической дрожи и желания забиться под стол, в угол, закрыть руками лицо, уши, глаза, но у нас нет никого, за кого мы можем поручиться. Есть Ларс, есть Донати, есть Топрак, но они никогда и никому не заменят Штефа. Еще и потому, что похер каким об был игроком, и даже пофиг, каким б был НАШИМ игроком. Вот просто подумайте – человек зарабатывает шесть лямов евро в год и велит стюардам отодвигать ограждение, потому что он идет к нам…

Я все-таки безумно рада, что умею хотя бы относительно складывать слова в предложения – не написав… ебать, девять вордовских страниц, ничего себе… этого текста, я бы двинулась, наверное. Сейчас же у меня просто какое-то полное опустошение, и нет ни на что ни желания, ни сил. Телефон надрывается от сигналов, наверное, сыпятся смски или сообщения в вацап, в твиттере последний раз я видела за пятьдесят меншнов…

А я только сижу и вспоминаю, как Изечка почувствовала, что ей надо поехать на последний матч прошлого сезона. Правда, она думала, что повод будет другим, а не тем, какой получился.

А я ведь так же. Выбирая даты, я почему-то очень, _очень_ хотела остаться на матч в Унтерхахинге. Размышляя об этом странном желании, пришла к выводу, что может, я предчувствую какую-нибудь эпичную игру, или, вероятнее, мы просто проиграем и Барсе, и Гладбаху, и мне захочется все-таки уезжать после победного матча.

А оказалось – дело было в другом. Если бы билеты у меня были на завтра, я бы реально просто не уехала.


У вас не бывало такого – когда чудесный, сладкий, прекрасный сон вдруг превращается в кошмарный?

У меня бывало. Только это было наяву.